Ко Дню печати: как проходил день советского журналиста

Праздник российской печати страна отмечает сегодня, 13 января. Давайте вспомним, как работали СМИ в советской Карелии.

Как-то я сидел с юным коллегой-журналистом в кафешке, болтая о том, о сем. И вдруг он спросил:

- Когда ты начинал работать, у вас, наверное, были компьютеры «Искра» - первые советские? - парень, видимо, решил блеснуть эрудицией. – Говорят, они ревели во время работы, как ракетные двигатели…

- Не ревели, - ответил я ему, - потому, что их еще не было.

А сам подумал: это же целая эпоха прошла с того октябрьского дня 1982 года, когда я перешагнул порог редакции газеты «Комсомолец», которой самой-то уже давно нет. А помнится все, как будто произошло вчера…

Праздник российской печати страна отмечает сегодня, 13 января. Давайте вспомним, как работали СМИ в советской Карелии.
Этот лозунг в России актуален всегда...

Что такое «орган обкома»

Что вообще представляли собой тогдашние советские газеты? Все СМИ в СССР были не просто газетами или журналами, а органами: КПСС, ВЦСПС, ВЛКСМ (кто не знает этих аббревиатур, пусть погуглит) и прочих госструктур. Газета «Комсомолец» - кстати, в этом году ей исполнилось бы 95 лет, - была органом Карельского обкома комсомола. Она выходила три раза в неделю: дважды большого формата А2, и по субботами в виде маленькой восьмиполосной «толстушки». Тираж за 30 тысяч экземпляров, а к моменту закрытия - в 1989 году – перевалил 70-тысячный рубеж. Стоила газета в самом буквальном смысле две копейки, но подписка в общей сложности обходилась значительно дешевле розницы, поэтому на нее приходилась львиная доля тиража.

Всего в республике было три издания: «Ленинская правда», «Советская Карелия» на финском языке, и наша "молодежка", и жили они в одном Доме печати на улице Титова, 3.

                        На ул.Титова, 3 помещалась вся карельская пресса

Каждая редакция занимала свой этаж. Наша – нижний. В «Комсомольце» насчитывалось 13 душ журналистской братии - от редактора до фотокорреспондента, - плюс четыре корректора и водитель. И уж совсем экзотические по нынешним меркам работники: две машинистки, библиотекарь, художник-ретушер, секретарь-учетчица писем и курьер. Завидно?

Зато у нас не было Интернета. Единственная связь с районами - телефон, а с «большой землей» - телетайп: огромный аппарат, предтеча факса, с адским шумом распечатывал сообщения ТАСС. От него мы получали объемистые пакеты с фотоматериалами. Там были хорошо отретушированные (и поэтому вечно молодые) лики вождей - членов Политбюро, фотографии ликующего советского народа и угнетаемых белыми империалистами негров. А кроме того, мы выписывали все районные и центральные газеты и журналы, которые хранились в довольно большой редакционной книжной библиотеке.

Но главным источником информации для нас были письма трудящихся. Каждое утро на столе редактора появлялась пачка писем высотой 10-15 сантиметров. Вся эта корреспонденция расписывалась по отделам, и по каждому письму надо было принять решение: публиковать или нет. Но в любом случае мы были обязаны письменно известить автора в 30-дневный срок о судьбе его депеши. На то было специальное постановление партии «О работе с письмами трудящихся». Я как-то затерял одно такое послание: стыдом умылся. Эта система дисциплинировала. Должен сказать, что и чиновники всегда отвечали на наши запросы.

И у журналистов бывают хвосты

Попробуем окунуться в то время. Я пишу репортаж в номер. Естественно, шариковой ручкой (хотя некоторые наши мэтры предпочитали чернильные с золотым пером). В кабинет заглядывает ответственный секретарь (если провести аналогию с Армия - начальник генштаба) и выразительно смотрит на часы. Ясно: давно пора сдавать материал. Ставлю точку, складываю листы пополам - скрепками журналисты не пользовались - и бегу в машбюро. Там уже электромашинки «Ятрань» трещат, как пулеметы.

                          Печатная машинка "Ятрань"

На столе лежит стопка таких же рукописей, но у меня козырь: «В номер!» - и моя «нетленка» принимается машинистками вне очереди.

Есть время покурить. Для этого в коридоре стоит диванчик, как утверждали старожилы редакции, со сталинских времен. Один из них – Петрович - травит  байку: «... Было это в 1953 году. Ехал я по узкоколейке в лесопункт. Мужики-лесорубы спрашивают: ты кто такой?! Отвечаю не без гордости: «корреспондент». Один из них как кинется ко мне: «А, ты из тех гадов, кто моего братана в тюрьму упрятал! Еле спасли…»

Возвращаюсь за напечатанным текстом, сверяю, несу под очи редактора. Он читает (если доверяет журналисту, то по диагонали), и я отправляюсь в секретариат. Это штаб газеты, Ответсек читает вслух репортаж нашей внештатницы-спортсменки: «Терпи, терпи! - кричит тренер юной лыжнице. Кто придет первым: «Динамо» или «Трудовые резервы»?..» Мы хихикаем, потому, что этот штамп «Терпи!» у автора в каждом втором ее материале. Ответсек продолжает: «И вот фигурка динамовки появляется из-за бугра». И от себя добавляет: «А за бугром терпел трудовой резервист»…

В секретариате хорошо. Можно сесть в старое кожаное кресло, покурить, обменяться новостями. Посмотреть, как секретарь и его заместитель «рисуют» макет будущего номера газеты. Их оружие – та же ручка и особая металлическая линейка, именуемая строкомер. На нем – не единицы длины, а размер шрифтов: петита, нонпарели. С помощью строкомера на листе бумаги - уменьшенной копии газетной страницы - секретари, посчитав количество строк текста, располагают статьи и снимки.

Эта идиллия прекращается с появлением моего чуток почирканного редактором материала. Ответсек берет в руку листки, покачивает, словно взвешивая: «Я тебе сколько сказал написать: сто строк? А здесь, -  он еще раз «взвесил» невесомее листы - 150. Хвост сам будешь отрезать?»

«Хвост» означает то, что ты написал сверх порученного, и лишнее придется убирать если не самому, то редактору. Обидно!

Я скулю: может, один снимок уберем? Как назло, влетает фотокор: «Я не для того гэдээровскую «Практику» на японскую «Минольту» поменял, чтобы мои карточки в урну швыряли!. Он нашлепывает еще мокрые фотографии на дерматиновую обивку двери кабинета: «Выбирайте!» Снимки действительно отменные, но меня это не радует.

Как я продавал Родину

«Саня, - появляется редактор, - тебя в «Лит» приглашают». Все смотрят на меня сочувственно. А заместитель ответсекретаря вслед ехидничает: «Опять Трубин военную тайну продал».

Да, я чемпион редакции по раскрытию всяким супостатам важных секретов страны. Плетусь на второй этаж, где располагается этот самый «Лит», он же Обллит, он же Главлит… Я уже не первый год работаю журналистом, но так и не знаю, как расшифровывается это словосочетание. Единственное разумное, что приходит в голову: «Главная (или областная) литература». И в Интернете вы не найдете точной расшифровки этого слова. Оно оттуда, из 30-х. А еще это ведомство называли управлением по охране всяческих тайн в печати. Проще говоря – цензурой. И цензоры были нашими первыми читателями – самыми внимательными.

В нашем областном «Лите» работали, в общем-то, милые люди, которые имели суровое право не разрешить публикацию материала. Они по-разному относись к этим своим обязанностям. Одни были паникеры-перестраховщики, боящиеся даже собственной тени: «Вы мне покажите, где опубликована фамилия Мандельштама. В «Литературке»? Принесите номер газеты. А может, от греха просто ее снимем?» Другие понимали абсурдность ситуации и спокойно, словно извиняясь, говорили: «Смотри, вот приказ Минкульта СССР: «Не рекомендуется упоминание таких музыкальных коллективов, как «Машина времени», «ДДТ», «Наутилус Помпилиус»… Что будем делать?»

Но я в Обллите проходил по «особой статье», потому что заведовал военно-патриотической тематикой, где имелся широкий простор поделиться с врагами нашими самыми сокровенными секретами.

- Саша, в вашем обзоре ветеранских писем есть такое. – вкрадчиво начал цензор. - Читаем статью ветерана: «В ночь на 7 ноября 1941 года летчик самолета СБ нашего авиаполка точно положил бомбу на гостиницу «Северная». А вы забыли, что по всем официальным (он сделал ударение на этом слове) документам все здания в нашем городе были уничтожены оккупантами?

- Грешен, - покаялся я, зная, что этот цензор не из паникеров и не снимет весь материал. – Уж больно «вкусный» факт, прозвучит впервые...

- Напишите просто: уничтожил штаб. Так пройдет. А где самолет сел, вернувшись – на аэродроме под Вытегрой? Ай-яй-яй! Читаем «Перечень сведений, запрещенных к печати…»: «Запрещено указывать военные объекты, располагавшиеся на территории, не оккупированной противником».

- Так этого аэродрома уже нет давно, - пискнул я.

- Все равно, видите - написано…

                           Ледокол "Нева", открытие новигации

Вычеркнув несчастную неаккупированную Вытегру, отправляюсь в редакцию, вспоминая предыдущие грехи перед родиной.

Указал в статье количество погибших в «Долине смерти» советских солдат со слов ветерана, без подтверждения официальными данными (которых и не было), что могло бы исказить историю Великой Отечественной войны.

Пытался опубликовать фотографию шлюза Беломорско-Балтийского канала, тем самым сообщил бы ЦРУ его ширину.

Намеревался, протащить в открытой печати информацию о том, что ряд островов в северных широтах открыли иноземцы. В частности, австрияки в 1872 году – Землю императора Франца-Иосифа. Такое откровение позволило бы нынешней Австрия претендовать на эту часть суши.

Отправил фотокора на крышу муздрамтеатра, чтобы снять с высоты демонстрацию 1 мая. Фотограф был задержан сотрудниками КГБ, так как не имел спецразрешения на панорамную съемку города.

ПравоохрЕнительные органы

Проходя мимо кабинета отдела комсомольской жизни, вздрогнул от оглушающего крика за дверью: «Реболы, Реболы! Вы меня слышите?! Я вас слышу!!!». Ага, коллегам нужна сводка с полей, то есть из леса, а телефонная связь еще та. Пора бы привыкнуть к такому ору, решил я и двинулся в секретариат, но был остановлен профоргом: «Ты помнишь, что в среду едешь на картошку?» Я понимающе кивнул: сколько? «Как всегда, по «трешке», - ответил профсоюзный босс. «На картошку», а точнее на уборку того, что героическим трудом вырастили совхозы, все совслужащие выезжали каждую осень. Видимо, в летнюю страду труженики села отдали все силы в борьбе за урожай, и их остатков хватало лишь на отмечание праздника его имени с утра и до положения риз. Мы же, гнилая интеллигенция, выполнив норму уборки уже в борозде гнилого картофеля, тоже перед отъездом устраивали пикник. Вот зачем нужна была эта «трешка».

                         Репортер Трубин меняет профессию

Я вошел в секретариат. На щите уже висели на гвоздиках привезенные курьером из типографии черновые полосы газеты. «Черновые», потому что на них были только материалы, но без фотографий, места для них зияли белой бумажной чистотой. Рядом висели клочки бумаги с оттиснутыми кусочками текстов – те самые «хвосты». Я нашел свой и с радостью отметил, что он оказался короче, чем было обещано. «Сокращать будешь сейчас?» - спросил секретарь. «В типографии сделаю: сегодня дежурю», - отмахнулся я и стал изучать чужие материалы.

Интерес к черновым полосам у нас был двоякий: посмотреть, что «наваляли» коллеги и найти «очепятки». Это даже не ошибки, а неизбежный изъян типографского процесса, когда сначала написанные от руки, затем перепечатанные на машинке строки отливаются в металл. И случается, что буквы перескакивают, строчки подменяются. Во второй, уже исправленной «чистой» полосе, они исчезают. Поэтому здесь важно не упустить момент, поймать смешную очепятку, вырезать ее и повесить тут же на щит. В итоге на нем красовалось «Бабометр перестройки» (барометр) и множество других курьезов. Конечно, бывали случаи, когда подобные опечатки попадали в тираж. В нашей редакции говорили, что честь напечатать «город Сталингад» принадлежит именно «Комсосмольцу», хотя, уверен, эта байка живет в каждом издании той поры. Но то, что районка «Советское Беломорье» вышла однажды с перепутанными буквами Б и Е во втором слове, это точно.

Я тоже внес свою лепту в этот «почетный» парад очепяток, обнаружив однажды в своем тексте словосочетание «правоохренительные органы». «А что, - задумчиво сказал ответсек, вешая мой перл на стенд, - может, в этом и есть сермяжная правда о нашей милиции?»

Чудные люди

Возвращаюсь в свой кабинет. Снова приходил секретарь. Смеется:

- Наш Семеныч убрал на известной фотографии зовущего в бой комиссара пистолет, который тот держал в поднятой руке. Я спрашиваю: зачем? А он: «Не нужен комиссару наган, пусть так в бой ведет».

Семеныч – это наш художник-ретушер, единственный в редакции участник войны. Такой вот  ветеран-пацифист.

В дверях появляется мужчина лет за шестьдесят.

- Понимаете, - помялся он, - я изобрел магнит…

Я настороживаюсь. Опыт общения с такими изобретателями у меня уже был. Один битый час мне втюхивал, что изобрел объектив, которому не подвластен закон перспективы. Другой чуть не парализовал работу редакции, выстроив на столе секретаря модель вечного двигателя, почему-то на электрической батарейке.

Вообще-то эти люди чудоковатые, но безобидные, хотя осторожность не помешает, и я и слегка отодвигаюсь на стуле, приготовившись слушать.

- Это не обычный магнит. Он трехполюсной, - и мой ходок раскрывает картонную папку с тесемками. – Вот чертежи. Это же так просто!

«На час, - тоскливо прикидываю, - не меньше. А начнешь выгонять, вдруг треснет этим самым трехполюсным по кумполу? Надо искать выход».

- Вы уже где-нибудь его показывали?

Ходок горестно вздыхает: везде… И тут мой взгляд падает на лежащий на столе каталог печатных изданий: вот оно, спасение!

- Так вам нужно в специализированный журнал – «Советское радио», - я листаю справочник, выписываю адрес и провожаю изобретателя до дверей, без передыху рисуя ему, пока не опомнился, картину успеха, ждущего его в столице.

Довольный собой, я снова усаживаюсь за стол, и тут звонит телефон. Знакомый голос вкрадчиво: «Здравствуйте Александр Михайлович! Узнаете?» Еще бы, я чуть не сказал «Товарищ майор». Это наш куратор из КГБ.

                           Все приходилось проверять на себе...

Такие кураторы были при каждой редакции. Они часто менялись, видимо, эта работа не была для них главной, просто входила в обязанность: пообщаться с «трудовыми коллективами». Мы, журналисты, не скрывали друг от друга вынужденное «общение», воспринимая его как данность.

В общем-то, эти чекисты были нормальные люди, не вербовали в открытую (хотя еще по опыту студенческих лет я знал, что в каждом коллективе есть свой сексот). Одно время нас курировал товарищ Нургалиев. Худенький, чернявый молодой человек с тихим голосом. Мы с ним иной раз долго беседовали, он не говорил ничего лишнего и знал, что и я не скажу. Но однажды Нургалиев спросил прямо: почему, по моему мнению, в стране растет число недовольных властью? Я ему брякнул: «Накормить надо народ». Он помолчал и неожиданно согласился. Чем мне и запомнился. И если Рашид Гумарович, работавший в то время в органах госбезопасности Карелии, узнает себя, то буду рад.

А этот, звонивший куратор, был просто глуп. Я знал, зачем он хочет встретиться. В то время к нам зачастили делегации из только что появившегося американского города-побратима Дулута. И я, как выпускник иняза, застолбил эту тему. Господи, какие они были милые, любопытные и простодушные, эти американцы! Они куда больше нас верили в наше светлое будущее, наивные люди. Вот с ними намедни у меня и была «стрелка».

Чекист как бы между делом спросил:

- Среди них был рыжий долговязый парень. Помните?

Я вообще-то трепался в основном с журналисткой Лори Херцель, и «рыжый» в памяти не отложился, но кивнул, ожидая, к чему клонит наследник Феликса Эдмундовича.

- Вам не показалось, что он знает русский язык, но скрывает это, а сам прислушивается к разговорам?

Оба-на! Тебя же, подумал я, там не было, Эдмундыч ты хренов! Кто же наксексотил? И подыграл: мол, не уверен, но что-то рожа у этого рыжего была пакостная. И процитировал Булгакова: такой точно «нашпионит как последний сукин сын»! Наш куратор тут же с довольным видом удалился. Не сомневаюсь, докладывать об изобличении американского лазутчика. Чудные все-таки люди…

Дом, где живут Слово и Металл

А мне уже пора в типографию – дежурить. Эта обязанность называлась «дежурный редактор». Им по очереди работали все журналисты. Они уже после ответсека, редактора, самих авторов еще раз просматривали свежим глазом всю газету.

В типографии имени Анохина, в маленькой комнатке, работали наши корректоры – четыре очень умные и грамотные женщины. Будь моя воля, я бы дал им титул «Хранительницы Русского языка».

Корректоры работали парами над одной полосой. Одна тихо читала статью, другая проверяла текст по оригиналу. Время от времени они открывали многочисленные справочники, чтобы уточнить не только орфографию, но и, к примеру, убедиться, что поселок находится в Муезерском, а не в Лоухском районе. А иногда начинали «препарировать» какую-нибудь спорную фразу и смысл, который вложил в нее автор. Я отрывался от своей полосы и слушал их рассуждения. Это были потрясающие уроки словесности.

Но вот полосы вычитаны, я пишу на них «В печать!», ставлю время, дату, автограф и несу в наборный цех, где строки отливают в металл. Для новичка это фантастическое зрелище.

                       Линотипист за работой                      

В огромном зале стоят линотипы – станки, за которыми девушки, как машинистки, стучат пальчиками по клавиатуре, но машина выдает не бумажные строчки, а тонкие металлические пластинки, на ребре которых – выпуклые, зеркально отображенные буквы. Это и есть составляющие газетной статьи. Еще теплые пластинки верстальщик (какие уж тут компьютеры!) укладывает на специальном в столе в зажимы, вручную устанавливает буквы заголовка (вот вам и природа очепяток).

                         Полоса, отлитая в металле

Наконец, металлическая газетная полоса полностью собрана. Под прессом с нее делают оттиск-матрицу, с которого снимают металлические «маски» – стереотипы: полуцилиндры, на наружной стороне которых отпечатывается рисунок текстов и фотографий. Стереотипы закрепляют на роторе печатной машины, и на моих глазах широкое бумажное полотно, пробегая замысловатый путь среди валов, превращается в аккуратно сложенную газету. Мне, дежурному редактору, оставалась еще одна почетная и ответственная функция: поставить на контрольном экземпляре визу «В свет!».

Красиво и романтично, не правда ли?

P.S. Конечно, все эти события произошли не в один день, но за каждое из них я ручаюсь.

Опубликован в газете "Московский комсомолец" №0 от 30 ноября -0001

Заголовок в газете: День из жизни советского журналиста

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру