«Рояль» в кустах
Что такое быть иностранцами в своей стране, мы поняли на бастионах Кронштадта. Шторм в Балтике заставил нас повернуть к городу-крепости, где фрегат пришвартовался к адмиралтейской пристани острова – напротив памятника Петру Великому.
Бдительный командир Вильгельм Горбачев, страшный перестраховщик, привыкший подчиняться букве устава, тут же издал приказ установить «государственную границу» между Кронштадтом и фрегатом «Святой Дух». Наводил ее лично ваш покорный слуга, натягивая канат между старинными чугунными вазонами в пяти метрах от борта судна. Подразумевалось, что ни члены экипажа, ни аборигены не имеют права переступить через эту веревку.
Но, прослышав об уникальном судне, к нам поспешили военные и городские власти города-крепости. В адмиральском салоне вновь засигали по столу сиги… Затем потянулись и рядовые кронштадтцы – глянуть на диковинку. А мы, смело нарушив «госграницу», устремились обозревать необычный город.
У всех возникла одна проблема: «великое сидение» в Питере окончательно опустошило карманы экипажа. А напротив фрегата – у памятника Петру – каждый день праздник жизни: свадьбы, цветы к подножию императора, шампанское...
– Саша, – с неподдельной тоской в голосе, глядя на этот пир не для нас, сказал мне Юра Масляев. – А ты вообще-то кто – бомбардир?
Я все понял. Мы быстро вытащили одно орудие, установили его поближе к монументу императора. И вскоре свадебные кортежи, позабыв про Петра, подъезжали к нам, толпа во главе с молодоженами визжала, фотографировалась во время пальбы, а мы скромно получали по 10 рублей за выстрел. Как раз по цене литровой бутылки свободно продававшегося тогда символа 90-х – спирта «Рояль». Произведенного, кстати, в Германии – в стране, куда мы направлялись. Ну и, конечно, все остальное, что нам дарили брачующиеся. Словом, экипаж был сыт, пьян и имел нос в табаке.
Не штормы, а шторма…
И вот наконец-то мы в море. Все улеглось, и бурные будни, переходящие в оргии, остались позади. Настала размеренная череда дней флотской службы: четыре часа – вахта (обычно я стоял за штурвалом), четыре – подвахта (любые работы вплоть до чистки картошки и гальюна), четыре – сон (крепкий и здоровый без кошмаров).
Вообще-то, каждый человек, находящийся на борту, должен был исполнять предписанную ему судовую роль, но наши московские гости предпочли, грубо говоря, «сачковать», рассуждая о роли русской демократии в постсоветской России. Кстати, один из них был монархист, другой – национал-патриот.
Мы же с Владимиром Югелайненом освоили новую специальность: служителей самой высокой точки фрегата, 22-метровой грот-мачты. Признаюсь, что обилие всевозможных «веревок» – шкотов, брассов и прочих снастей – поначалу, несмотря на мой яхтсменский опыт управления швертботом, наводило на мысль, что с этим хозяйством не разобраться будет до конца дней своих. Но вскоре мы вполне профессионально работали с парусами. И когда раздавалась команда подобрать, к примеру, левый нок-гордень, я уже не метался с ошалелыми глазами по палубе, а уверенно летел ко второму нагелю на юте, а Володя, будучи опытным туристом-спелеологом, ловко работал высоко на рее.
Когда море не по колено
Я записался на «собачью» вахту – с ноля часов до четырех, и подвахту, соответственно, до восьми утра. Хотя они считаются на всех флотах самыми трудными, мне это время нравилось: нет праздношатающихся московских пассажиров, покой. Закончил работу, сразу завтрак и – в койку.
Фрегат, благополучно покинув российские берега, шел вдоль Эстонии. В один из вечеров я завалился спать перед вахтой. Проснулся от того, что езжу на матрасе, как на салазках: то головой упираюсь в одну переборку, то ногами в другую. Амплитуда этой «езды» всего 10 сантиметров, но было неприятно. Дошло: бортовая качка. «Раскрепился», упершись головой в подушку, а пальцами ног в переборку, и заснул. Но вскоре был разбужен раньше срока: «Быстро на палубу, аврал!» Поднялся наверх: темно, ничего не понимаю. У штурвала стоит Юра Наумов, но не управляет судном, а непрерывно смотрит на подсвеченную картушку (не путать с катушкой) компаса и кричит сквозь гул ветра: «120, 128, есть курс 126!» Взгляд на корму: на румпеле – ручном приводе пера руля, – с трудом висят трое наших мужиков. «Штуртрос полетел (механический привод управления рулем. – Ред.)?» – крикнул я. «Да, – отозвался Юра. – Идем обратно, укроемся за Сааремаа. Смени меня». И я, как попугай, всю вахту кричал рулевым показания компаса. И, поверьте, понимал, что судно и мы – все в опасности, но страха не чувствовал, все внимание занимала магнитная стрелка…
Под утро мы укрылись от ветра в одной из бухточек эстонского острова Сааремаа. Я рухнул в койку, а когда проснулся, была тишь и благодать – полный штиль. Механик Аркаша с помощниками ремонтировали штуртрос, а мы, искупавшись, стали обозревать окрестности. В нескольких кабельтовых обнаружилась пристань. Когда поломка была исправлена, Адмирал приказал подойти к ней. Едва пришвартовались, как на пирсе появился пожилой эстонец.
– Мы можем здесь немного постоять? – спросил Дмитриев.
– Та-а... – ответил абориген.
– А купить топлива?
– Та-а...
– Воды?
– Та-а... Только я сейчас позвоню береговой охране, потому что вы должны будете заплатить таможенные пошлины, стоянку в наших территориальных водах и...
Адмирал деловито перебил островитянина:
– Пограничники далеко?
– Та-а... 40 километров.
Виктор уже принял решение:
– Отдать швартовы. Буду я им еще платить!
И мы благополучно покинули самый крупный остров Эстонии Сааремаа.
Чтобы закончить тему о штормах, расскажу еще об одном, встретившем нас под Вентспилсом. Слева по курсу, в миле, может, чуть больше, берег: белоснежные песчаные дюны, на которых машут крыльями ветроэнергетические установки. Яркое солнце и голубое небо. Справа – в скулу и борт фрегата бьет восьмибалльный ветер, прижимая нас к берегу. Волна крутая, короткая, злая – и ход, дай бог, пол-узла, а до поворота в Вентспилс – еще несколько миль. Весь экипаж на палубе. Сделать ничего нельзя, это порождало чувство безысходности. Или наш малахольный 50-сильный дизель вытянет, или... Вот тогда было действительно страшно, потому что под Сааремаа мы могли сами бороться, защищая корабль, а сейчас надежда была только на его двигатель. И он не подвел. Мы выскоблились, буквально из-под берега ввалившись в порт Вентспилса.
ВМФ образца 93-го
Вот и Балтийск, в прошлом немецкий Пиллау – крупнейшая база германского подводного флота на восточной Балтике времен Второй мировой. Теперь – база флота российского. Моряки встретили нас гостеприимно, в сопровождении катера мы пошли по каналу к месту стоянки. Навстречу двигался эсминец с эскортом. Дмитриев скомандовал: «Заряжай!» Едва мы поравнялись, пальнули, в качестве традиционного приветствия приспустили и вновь подняли Андреевский флаг. На эсминце, чуть помедлив, провели с флагом ту же операцию, но стрелять, слава богу, не стали. На крыло мостика вывалилась группа моряков, посмотреть на фрегат поближе. «Ба, – вскрикнул сопровождавший нас офицер, – так там же сам командующий Балтийским флотом!»
Несколько дней мы простояли в Балтийске, общались с моряками и гражданскими. Напротив нас стоял довольно большой военный корабль, который постоянно… тонул. Я не шучу: чуть ли не каждый день поутру его корма погружалась в воду. Приезжал кран, матросы устанавливали насосы и до вечера откачивали воду. Судно поднималось, а за ночь снова погружалось кормой на дно. «А что вы хотите? – флегматично заметил наш знакомый мичман. – Заглушки кингстонов бронзовые. Вот их и стибрили на продажу».
Местные жители рассказали, что жить в Балтийске было просто опасно. Орудия стянутых на базу из прибалтийских республик, ГДР, Польши и, по сути, брошенных кораблей иной раз самопроизвольно стреляют. Незадолго до нашего прихода один такой снаряд «вспахал» бабушке огород…
Вот такую печальную картину мы увидели в Балтийске летом 1993 года. Но из песни слова не выбросишь.
