Издание подготовлено к печати в информационно-издательском отделе Соловецкого монастыря. Корреспондент «МК в Карелии» побеседовал с ответственным редактором этого издания, руководителем пресс-службы Соловецкого монастыря иереем Вячеславом Умнягиным.
– Отец Вячеслав, что представляет собой первый том серии «Воспоминания соловецких узников»?
– «Воспоминания соловецких узников» – это долгосрочный проект, фундаментальное хронологическое обобщение мемуарной литературы о пребывании в Соловецких лагерях. Планируется издать серию томов – воспоминаний соловецких заключенных. Речь сегодня идет о 80-90 источниках. Значительная их часть актуализирована, поиски некоторых еще ведутся. Но составители этой серии стремились не просто донести до читателя предлагаемые источники, нам также было важно рассказать и о личности каждого из авторов серии. Поэтому все мемуарные тексты предваряют очерки об авторах.
– Кто писал эти очерки?
– За очерки взялись не просто специалисты – российские и зарубежные – по истории нашей страны или ГУЛАГа в целом, но те, кто занимается именно историей СЛОНа. В частности, мы привлекли к работе над книгой Елену Сойни, доктора филологических наук из Петрозаводска. Елена Григорьевна выступает как специалист по жизни и творчеству Юрия Бессонова, чьи воспоминания «26 тюрем и побег из Соловков» публикуются в первом томе нашей серии, охватывающем 1923-1927 годы. Всего в первом томе опубликованы воспоминания шестнадцати авторов – представителей разных сословий российского дореволюционного общества, носителей разных политических убеждений. И, соответственно, шестнадцать биографических эссе.
– Вы написали очерк об обрусевшем швейцарце Арнольде Шауфельбергере. Почему выбрали именно его?
– Дело случая. Мой выбор определился по остаточному принципу – о Шауфельбергере тогда никто не брался писать. Сведений о нем почти не было. На руках у меня оказался только безымянный тогда еще очерк «Соловки». Чтобы раскопать родословную автора, пришлось начать изыскания буквально с чистого листа…
– Расскажите о своем необычном герое…
– Этнический швейцарец, сын главного мастера живописной мастерской Императорского фарфорового завода в Петербурге Леонарда Шауфельбергера и, если верить семейному преданию, внебрачной дочери Александра II и придворной дамы, баронессы фон Тизенхаузен – Марии Эмилии Свентицкой. Арнольд Леонардович был купцом 2-й гильдии, одним из десяти аккредитованных маклеров Петербургской биржи, председателем правления английского Вагранского золотопромышленного общества, членом правления горнопромышленной компании «Медиатор», посредником по закупке месторождений полезных ископаемых. Он и сам владел золотыми приисками, через него проходили «нефтяные деньги» братьев Нобель.
С приходом советской власти семья предпринимателя выехала на юг России, где и пережила Гражданскую войну. Во времена НЭПа большевики, заинтересованные в восстановлении разрушенной экономики, привлекли бывшего маклера к сотрудничеству, но вскоре последовал арест и Соловки. Из лагеря Шауфельбергера спасли заграничные родственники, которые через германское посольство бомбардировали советское правительство требованиями об освобождении. Умер он на исторической родине, в безвестности и нищете. Типичная, надо сказать, история человека, «русского иностранца», который честно трудился на благо страны, но оказался не у дел. Через призму его частной судьбы можно рассмотреть судьбу целого сословия, а говоря шире, целого поколения наших соотечественников.
– Узники-аристократы, представители высших сословий царского общества, попавшие в 20-е годы на Соловки, не единожды рисуют в своих воспоминаниях человека, не сдавшегося, не потерявшего на тюремных нарах человеческий облик. Но эти же авторы приводят множественные примеры полного оскотинивания личности в лагерных условиях. От чего это зависит?
– Историк и культуролог Николай Анциферов, также отбывавший срок на Соловках, заметил, что в лагере человек научился смотреть на человека вне зависимости от его политических взглядов, от его национальной, сословной и религиозной принадлежности. Ведь в каждом из нас много чего намешано – и плохого, и хорошего, вплоть до явных противоречий. Но, безусловно, лучшее, что было и есть у нас в стране, – это следствие христианской традиции, в основе которой лежит жертвенность. Жертвенность во всех смыслах спасительная для самого человека. На Соловках в 20-е годы среди заключенных был некий психиатр, который констатировал факт: среди узников всегда было 10-15 процентов людей, которые ориентированы исключительно на улучшение условий содержания – пайка побольше, нары пошире. И эти люди умирали в первую очередь, как ни странно. Те же, кто даже в таком аду, в неимоверных условиях думал о других, жертвовал ради них чем-то жизненно необходимым, – выживали…
– …хотя, те, кто выжил и даже впоследствии сумел сбежать с острова (!) не в состоянии был по убеждениям своим не то что убить – причинить какой-либо вред своим мучителям и преследователям. Вспомнить хотя бы историю Юрия Бессонова, описанную в его мемуарах: он, задумав с товарищами побег с острова, взял в заложники разоруженных красноармейцев, а в лесу отпустил их…
– В книге есть и другой, не менее яркий пример высшего гуманизма, когда, наблюдая из засады за красноармейцами, Бессонов решал дилемму: «Стрелять или нет? Если убью, оружие и патроны будут наши… ведь нам это нужно… Но сейчас же другой голос заговорил гораздо яснее, проще и убедительнее: просто глупо убивать человека после того, что ты прошел, и неужели так мало веры в Бога».
Вояка, герой Первой мировой, участник Гражданской войны, пройдя через двадцать шесть советских тюрем, этот человек пришел к Богу и совершенно преобразился в месте, казалось бы, совсем для этого не подходящем – в следственной тюрьме, откуда он был доставлен в Кемский пересыльный пункт для последующей отправки на Соловки. Он действительно не мог стрелять в конвоиров…
Тщета очень многих поступков для значительного числа наших соотечественников стала очевидной только на Соловках. Об этом стоит помнить и ценить то, что мы имеем. И помочь в этом может обращение к мемуарам соловецких заключенных, которые не дают впадать в отчаяние и одновременно настраивают на серьезный лад.