Парень из села Рыло
Биография будущего руководителя республики в общем-то типична для того времени. Гена родился в 1905 году в Костромской области, в селе со смешным названием Рыло (кстати, уже став большим начальником, Куприянов добился переименования родного Рыла в село Новое). Рос он в бедной крестьянской семье, а потому, чуть повзрослев, легко встал на сторону большевиков. Поработав с 13 лет плотником, он вступил в комсомол, а затем и в партию. О молодом Куприянове немногочисленные биографы, которые его в глаза не видели, пишут, что он «был активным и принципиальным», «всегда в центре» и так далее. Мы это опустим, ибо детство и отрочество современных руководителей сейчас изображают точно так же.
Геннадия Куприянова направили в Совпартшколу Костромы – этакий коммунистический ликбез, открывавший путь в любую профессию. И получив «корочки», бывший плотник стал учителем обществоведения. Затем – дорога во Всесоюзный коммунистический университет в Ленинграде, и товарищ Куприянов окончательно становится профессиональным функционером. Здесь же он к 1937 году достигает положения первого секретаря райкома.
А в это время в Карелии шел террор. Были расстреляны местные вожди Эдвард Гюллинг и Густав Ровио, создавшие в 1920 году Карельскую Трудовую Коммуну как плацдарм для завоевания Скандинавии, но изрядно переусердствовавшие в финнизации края. А заодно с ними всего за два года «в расход» пустили еще более 600 «ответственных товарищей».
Расправа с «нацкадрами» не означала, что Сталин отказался от гюллинговского плана завоевания севера Европы. Он просто решил поставить на этот «фронт» людей более понятных ему, нежели финны. Таким оказался 33-летний Геннадий Куприянов. В июне 38-го он приезжает в Петрозаводск на партконференцию. На ней делегаты как раз громили в пух и прах своих вчерашних товарищей, в одночасье оказавшихся врагами народа. Более всех усердствовал нарком внутренних дел республики Степан Матузенко (в этом же году его самого поставят к стенке). Геннадий Николаевич тут же поддержал прокурора, пожелав «собакам собачьей смерти». Естественно, что под аплодисменты он был единодушно избран первым секретарем обкома партии.
Товарищ первый секретарь
Карелия уже готовилась стать новой союзной республикой в границах, включающих как минимум Финляндию. Война началась в 1939 году, в Терийоки было создано «правительство демократической Финляндии» во главе с Отто Куусиненом. Но закончилась война не так, как планировал Сталин: красный флаг не взвился над сеймом Суоми. Правительство Куусинена было бесславно распущено.
Все же в марте 40-го по инерции появилась Карело-Финская ССР, «бесхозного» Куусинена поставили председателем Президиума Верховного Совета новой союзной республики, а Куприянов стал ее первым секретарем ЦК партии.
С началом войны с Германией он входит в Военный совет Карельского фронта, получает звание генерал-майора. Правительство и ЦК республики переезжают в Беломорск, где Геннадий Николаевич вместе с опытным чекистом Вершининым и пламенным комсомольским вожаком Андроповым организует партизанское движение. О его удачах и провалах уже много сказано, поэтому сообщим только, что Куприянов лично бывал на передовой, проявил себя смелым человеком и дважды получал ранения.
После Победы первый секретарь, по рассказам очевидцев, еще долго не снимал генеральской формы и разъезжал на коне по улицам Петрозаводска, контролируя восстановление города. И так спокойно Куприянов руководил республикой до 1949 года, когда грянуло «ленинградское дело».
Схлестнулись Жданов с Маленковым…
Это была очередная внутрипартийная грызня у трона стареющего вождя. Его наместник в Ленинграде Жданов собачился с московским сатрапом Маленковым. И так бы могло продолжаться долго, но Жданов при странных обстоятельствах приказал долго жить. Осиротевшую группу его сторонников московские собратья по партии начали нещадно «мочить», подведя руководство питерского горкома под расстрел.
Под этот молох попал и Куприянов. В республику нагрянула проверка ЦК, вдруг обнаружив, что товарищ Куприянов совсем не тот товарищ, за которого себя выдает. В январе 1950 года на партийном пленуме его единодушно, как и избрали, отстранили от работы. Верный, казалось бы, сподвижник Юрий Андропов пламенно раскаялся на этом пленуме:
«Я признаю, что не проявил бдительность, партийную принципиальность, не сигнализируя вовремя в вышестоящие инстанции о недопустимом, в ряде случаев, поведении товарища Куприянова... Теперь я понимаю: вести борьбу с недостатками в нашей республике – это значит вести борьбу с Куприяновым».
Ох, неправду говорил Юрий Владимирович! Сигнализировал, да еще как. Вот что пишет Куприянов в своих мемуарах, как его обвинили в том, что карельские подпольщики были предателями:
«Ища поддержки у своих товарищей, я сказал: «Вот Андропов, мой первый заместитель, хорошо знает всех этих людей, так как принимал участие в подборе, обучении и отправке их в тыл врага». И, к моему великому изумлению, Андропов встал и заявил: «Никакого участия в организации подпольной работы я не принимал. Ничего о работе подпольщиков не знаю. И ни за кого из работавших в подполье ручаться не могу». Я не хотел верить своим ушам».
И это еще не все. Экс-шеф КГБ Александр Шелепин подтвердил, что видел «форменный донос на Куприянова, подписанный Андроповым». Оставим это без комментариев…
«Карел не лучше татарина…»
«Посадили Сталина на беса» – так, по словам самого Геннадия Николаевича, говорили о случаях, когда кто-то подначивал Сталина против кого-то и доводил вождя до белого каления. В 1950 году эти «кто-то» помогли Сталину «оседлать беса» против Куприянова. Теперь имена их известны.
Еще в годы войны на него писали доносы. Осенью 1941 года Куприянов, чтобы остановить стремительное наступление финнов, «разоружил охрану лагерей ББК, изъяв у них 9 тысяч винтовок и 120 ручных пулеметов», затем «растрепал 155-й полк НКВД, бросив его с охраны канала в бой под Медвежьегорском».
Когда в 1944-м Красная Армия уже рвалась к Госгранице, дивизия, которой командовал генерал Томмола (сподвижник Тойво Антикайнена еще по лыжному рейду на Кимасозеро в 1922 году), была вынуждена отступить, потеряв две артиллерийские батареи. За это генералу грозил расстрел. Куприянов спас «красного финна».
После освобождения Карелии в 1944 году первый секретарь снова «отличился», осмелившись благоволить к местному населению, включая финнов-ингерманландцев. «В отношении финнов, я всегда считал, что они, как и карелы, трудолюбивый народ, что для лесной промышленности – это клад», – писал Куприянов. И составил подробную записку в ЦК партии, где дал положительную оценку местному населению за годы войны.
За всеми этими действиями товарища Куприянова с 1944 года внимательно следил другой товарищ – Терентий Штыков, заменивший его на посту члена военсовета фронта и, судя по поступкам, ярый шовинист. Он и «подсаживал беса» Сталину, отправив «телегу» обо всех «прегрешениях» персека, а заодно и предложение выселить всех карелов куда подальше, как крымских татар.
В августе Штыкова, на пару с маршалом Мерецковым, вызвал сам «Хозяин». Разговор происходил в присутствии Маленкова, который и передал его содержание Куприянову. Сталин ехидно спросил Мерецкова: «А кто у вас командует этой 176-й дивизией? Томмола? Кто он по национальности? Финн? – и стукнул кулаком по столу. – Почему вы допустили финна воевать против финнов?». Маршал, оправдываясь, заявил, что они со Штыковым давно хотели снять этого Томмолу, но мешал Куприянов...
Затем перешли к обсуждению выселения карелов. Сталин сказал, что он прочитал предложение Штыкова и записку Куприянова: «Дело это серьезное, но записка Куприянова довольно убедительная, хотя Куприянов за годы работы в Карелии стал карелом больше, чем сами карелы. Но без него не надо рассматривать этого вопроса. Обождите его и разберите вопрос на секретариате ЦК ВКП(б)».
Таким образом, отмечает Куприянов, у Сталина не состоялось обсуждение вопроса о карелах. А Томмола был просто снят с должности и переведен на другой фронт.
Не оправившийся от ранения Куприянов был вызван в ЦК, где у Георгия Маленкова состоялось заседание, прямо скажем, эпохальное в судьбе коренного населения Карелии.
«Маленков снова упрекнул меня в том, что в записке указаны только положительные факты, что я, захлебываясь, расхваливаю карельский народ и не замечаю недостатков, – это очень опасно, – пишет Куприянов. – И потом изрек: «Я имел продолжительную беседу со Сталиным по данному вопросу, и Сталин возражает против применения к карелам тех же мер, какие приняты к калмыкам, крымским татарам, кабардинцам...».
После заседания, утверждает Куприянов, Терентий Штыков сообщил, что ему было «поручено подготовить проект Указа Президиума Верховного Совета СССР о выселении ингерманландцев и постановке вопроса о массовых репрессиях карел и финнов. Эта идея вынашивалась давно, не хватало фактов. И Штыков должен был их найти, приехав в Карелию. «А что там, – не стесняясь, говорил Штыков, – один черт что карелы, что финны. Те и другие политически неблагонадежны».
Исчезнувшая жизнь
Все «грехи» Куприянова и всплыли, когда Сталина окончательно «подсадили на беса». Уже в марте – через два месяца после разгромного пленума – бывшего первого секретаря арестовали по знаменитой 58-й статье, приговорив к 25 годам заключения. Затем часть обвинений сняли и дали десять лет тюрьмы. Что странно: его не лишили ни членства в ЦК, ни депутатского мандата, ни воинского звания. И говорят, это спасло ему жизнь.
В октябре 1953 года, уже после смерти Сталина, Куприянов написал из камеры письмо своему соратнику, председателю Совета Министров КФССР Павлу Прокконену. Осужденный персек рассказал о тех зверствах и унижениях, которые он перенес на допросах, просил за семью. Заканчивалось письмо такими словами: «Павел Степанович! Дело мое по поручению К. Е. Ворошилова сейчас пересматривается в воен. прокуратуре СССР. Прошу Вас, напишите туда все, что Вы знаете, и как считаете факты, по которым меня обвинили». Ответа от друга Куприянов не получил…
Его освободили только в 1956 году, в дни, когда проходил ХХ съезд КПСС, на котором Хрущев развенчал культ личности. Геннадий Николаевич поехал в Петрозаводск. На вокзале стоял поезд с салоном-вагоном товарища Прокконена, возле – его жена. Увидев Куприянова, она бросилась к нему на шею: «Гена, тебя освободили!». Из вагона вышел «друг Паша» и испуганно закричал: «Немедленно отойди от врага народа!» И она покорно отошла.
Это мне рассказал отец: он был дружен с Куприяновым, и тот заходил к нему домой после освобождения – к одному из немногих петрозаводчан, которых хотел видеть. Но Геннадий Николаевич, многое поведав отцу о своих мытарствах, ни словом не обмолвился о собственных настоящих грехах. А ведь он, как персек, был членом зловещей «тройки» – Особого совещания – и сам подписывал расстрельные приговоры…
Куприянов после полной реабилитации жил в Пушкине, заведовал дворцами и парками музея и писал мемуары. Умер он в 1979 году. После смерти в Петрозаводске на доме по улице Дзержинского, 39, где он успел пожить до ареста, была повешена памятная доска. В 2004 году неподалеку был установлен памятник Андропову (изначально его, по слухам, хотели водрузить в Москве, но общественность возмутилась, и Юрия Владимировича приютили у нас). А доска Куприянову в 2007 году таинственно исчезла.
