Как оказалось, это были последние выступления маэстро в Советском Союзе. И сопровождались они реальной детективной историей, о которой впервые рассказывает Вячеслав Сеидов:
- Мне, как худруку филармонии, по должности полагалось сопровождать приезжающих "звезд". Мстислав Леопольдович оказался человеком простым в общении, очень разговорчивым. В одной из аудиторий театра в то время стоял старинный буфет. Ростропович, увидев его, сразу же стал с неподдельным интересом осматривать: оказалось, что он коллекционирует антиквариат. И тут я припомнил, что вроде бы у нашего композитора и педагога музыкального училища Петра Козинского есть штоф, из которого, якобы, сам царь водочку наливал. У Ростроповича тут же загорелись глаза: "Встречу устроишь?" - "Да без проблем!"
- Значит, так, запоминай, - объяснил мне мэтр. - Заканчивается концерт, я выхожу на поклон: раз, два, потом играю "на бис", снова выхожу на поклон, на второй… Люди ждут третий, но я тут "скатываюсь" к тебе, и мы бежим к машине - смори, чтоб была готова!
Все случилось, как по наигранному. Мы, выскочив из "черного" входа театра, сели в служебный автомобиль и понеслись на Первомайский проспект, где жил тогда Козинский.
Но штофа у Козинского не оказалось, зато в квартире было полно педагогов и студентов консерватории и ломился стол. Мстислав Леопольдович, совершенно не обиделся на такую "заманиловку". Он тут же стал душой кампании, много шутил, рассказывал байки. О том, как в Париже был устроен прием в его честь, и посол Франции в СССР, представив Ростроповича, предложил ему сказать тост за советско-французскую дружбу. Мстислав Леопольдович предупредил о том, чтобы перевод был слово в слово, а потом сказал, что такой дружбы нет в природе. Видно было, как побледней посол: его вот-вот должен был хватить удар, но маэстро, после выдержанной по Станиславскому паузы, закончил спич: "Мы сразу же признаемся друг другу в любви". А как-то поклонница из высшего света сообщила Ростроповичу, что так обожает маэстро, что назвала его именем своего кота." Мстислав?" - спросил заинтригованный мэтр. "Нет - просто Ростро", - ответила дама.
Вечеринка затянулась до двух часов ночи. Обратно шумной компанией пошли по Первомайскому проспекту пешком. На углу улицы Московской студентки стали зазывать артиста к себе в общежитие. "Ну, давай домой, - сказал мне Ростропович. - Ты свою миссию выполнил, а с девочками я уж сам разберусь". На том и расстались.
Утром меня встречает взбешенный директор филармонии: "Где ты был, куда девал Ростроповича? Идем в обком партии - там ждут!" А ждал нас заведующий отделом культуры областного комитета КПСС Анатолий Иванович Штыков. Я, наивный, тогда еще молодой 33-летний худрук, понял, что вляпался в какой-то скандал. Штыков, надо отдать ему должное, выслушал мой рассказ о незапланированной вечеринке спокойно: "Ну, ладно, иди!"
И только потом мне рассказали, что творилось в этот вечер. Оказывается, КГБ уже знал о намерении Мстислава Ростроповича покинуть СССР и вел за ним наблюдение, в том числе и в Петрозаводске. Маэстро, похоже, об этом тоже было известно, и чтобы скрыться от "наружки", он и провернул эту операцию с исчезновением с концерта - в зале и вокруг театра наверняка было полно агентов этой спецслужбы. Весь карельский КГБ "стоял на ушах": потеряли самого Ростроповича! А я даже и не подозревал об этих "шпионских страстях", творившихся в ту ночь в нашем городе.
...Тема "кгбэшного" начальства в истории карельской филармонии всплыла еще раз.
Вячеслав Сеидов:
- Шел 1983 год. Для какого-то важного концерта симфонического оркестра мы заказали в типографии им.Анохина программы - на хорошей глянцевой бумаге. Как положено, перед началам раздали их зрителям. И вдруг в зале - оживление, даже смех: все суют друг другу программки… Я схватил одну и обомлел: на одной стороне, как и полагается, программа концерта, на другой: "Уважаемый Юрий Владимирович!..", и далее высокопарное поздравление Генеральному секретарю ЦК КПСС Андропову по случаю его дня рождения. Подпись: "Первый секретарь Карельского обкома КПСС Иван Ильич Сенькин". Видимо, в типографии что-то напутали с клише, а цензор, без разрешающего штампа которого в СССР не могла увидеть свет ни одна печатная строчка, прошляпил…
