Не для хлюпиков
Итак, 1 сентября 1960 года я впервые переступил порог своего первого учебного, или как сейчас говорят, МОУ - муниципального общеобразовательного и еще хрен знает чего учреждения - а тогда просто петрозаводской средней школы № 9. Первого подобного учреждения, потому что в детсад я, да и все мои дворовые друзья, не ходил. Мы вообще считали «организованных» детей какими-то хлюпиками и, когда их парами приводили «на выгул» к нам в Парк пионеров, возле которого я жил, презрительно кричали: «Детский сад – половина поросят!»
Вот ведь как странно: учебу в младших классах я помню лучше, чем в старших. Может потому, что попал под эксперимент, как сейчас говорят, великого карельского педагога-новатора Исака Самойловича Фрадкова, тогдашнего директора 9-й школы, она теперь носит его имя. Видимо, он действительно был хорошим учителем – спорить не буду, так как он лично меня не обучал. Но слышал о нем многое и даже видел, когда учился в го школе в 9 - 10 классах.
Когда курил сам Фрадков
Фрадков директорствовал еще тогда, когда учился мой старший брат Женя, и в то время школы делились на мужские и женские. Ему Фрадков запомнился следующим эпизодом. Брат в школе курил. Кто-то из учителей его за этим делом застукал и повел в кабинет директора. Исак Самойлович сам курил трубку и, попыхивая дымом, велел брату дыхнуть. Понятно, что из этого получилось: видимо, Фрадков не считал курение явным нарушением школьно устава. Но его эксперименты, как организатора, многим из нас аукнулись. Ну да все по порядку.
Признаюсь, и я начал курить еще в школьном возрасте, и так же, как мой брат, поплатился за это. Весной 1970 года, когда на носу были выпускные экзамены за 10 класс, я подходил к любимой школе, и, докурив сигарету, выбросил ее у дверей, как полагается воспитанному человеку, в урну. Тут же шлепок по куртке: за мной, оказывается, шел завуч, жуткий педант, нелюбимый всему учащимися. Он тут же отстранил меня от занятий на целую неделю (было такое право у директората школы).
1960 год. Я стал первоклассником, а брат - типичным стилягой времен хрущевской оттепели.
А я спустя время отыгрался на ненавистном всеми педагоге. В 80-х годах, когда он стал одним из руководителей министерства просвещения (так оно тогда называлось) Карелии, а я журналистом, то, благодаря читателям, я "раскопал" его махинации в очереди по распределению автомашин в минпросе, и бывшего моего завуча уволили. Полагаю, справедливость восторжествовала.
Бронированный ранец и сталинские карандаши
Говорят, что 1 сентября запоминается на всю жизнь. Я его практически не помню. Знал, что школа, в которую пойду – № 9. Помню еще – букет астр и космей, которые нарезала мне соседка по дому. Краткий фрагмент торжественной линейки: снимок Петра Беззубенко, известного на всю Карелию фотокорреспондента, а для меня - просто соседа по дому. На нем я стою, как перед расстрелом, держа эти цветы, которых будут положены на могилу моего беззаботного дошкольного детства, то есть на стол моей первой учительницы Анны Павловны Трофимовой.
В школу мы тогда ходили с портфелями, ранец был редкостью. И я мечтал о портфеле, почему-то с двумя замочками – как у директора. Но мне купили именно ранец. Он был сделан, как я сейчас понимаю, из грубого кожзама, а может, из буйволиной или бегемотовой кожи, миллиметра четыре толщиной. Его боковые стенки вообще по твердости напоминали танковую броню, а крышка отгибалась только благодаря всем моим усилиям и то настолько, чтобы можно было, как в почтовый ящик, бросить в этот бронированный ранец тетрадь или учебник. Эта крышка так не разработалась до конца строка эксплуатации моего уникального «сидора».
Родители меня утешали - мол, зато руки будут свободны. И это правда, но когда во втором классе я начал ходить в школу самостоятельно, то уже зимой выяснилось, что мой ранец сродни латам средневекового рыцаря: самому его с цигейковой шубы не снять и не надеть.
В ранец, кроме учебников и тетрадей, я укладывал и такие школьные принадлежности, о которых сейчас тинэйджеры и не слышали. К примеру, в набор первоклассника образца 1960-го входил деревянный пенал с выдвижной крышкой. На ней, помню, был выжжен какой-то рисунок. Позднее, в классе в четвертом, когда у меня появился выжигательный прибор, то я сам делал орнамент на школьных деревянных принадлежностях – линейках и треугольниках.
Карандаши были тоже деревянные, в которых постоянно ломался грифель, и их надо было затачивать перочинным ножичком. Так как мой отец был редактором и работал не только пером, но и карандашом, то он научил меня затачивать их лезвием бритвы до идеально острого кончика. У него на работе были особые карандаши: граненые, толще обычных и, главное двуцветные – половинка красный, половинка – синий грифель в диаметре миллиметра три. На этих чудо-карандашах золотом было вытеснено: «Кремлевские», но их называли их «сталинские», так как известно, что дядюшка Джо любил писать резолюции синим или красным карандашами. Ни у кого в классе таких не было.
Что такое "чистописание"
Мы, первоклашки, как и все наши предшественники, писали перьевыми ручками, используя, как было предписано всем школьникам, исключительно фиолетовые чернила. Сейчас такое можно увидеть только в старых кинофильмах.
Перьевая ручка представляла собой круглую деревянную палочку, окрашенную в разные цвета и уже в течение первой учебной четверти изгрызенную в процессе мучительных раздумий на уроках. Причем, при процессе грызения возникал побочный и неприятный эффект: краска от ручки оставалась на губах. На конце ручки имелся металлический держатель для пера. Перья в магазинах канцелярских принадлежностей продавались самые разные, но для школьников существовали особые перья, по моему, № 5 – бронзового цвета.
Процесс подготовки к письму начинался так: в держатель вставляется перо, ручка опускается в чернильницу… Господи, надо же рассказать что такое ученическая чернильница! Ее назвали «непроливашкой». То есть по идее чернила из нее не должны выливаться при переворачивании: узкий конус горлышка к днищу расширялся и, по мысли конструкторов чернильницы, не давал жидкости из нее вылиться. На практике ни одна «непроливашка», находящаяся, к примеру, в портфеле, не выдерживала удара этим портфелем по чьей-то башке. А уж в нашей 9-й школе с лестницей-«колодцем» самая отчаянная шпана делала тест-краш этим «непроливашкам», бросая их с четвертого этажа.
Потом залитые чернилами учебники и тетради становились предметом воспитательных бесед педагогов с провинившимся учеником, а родителей - с оболтусом-сыном, с применением далеко не педагогических методов воспитания, о которых западным соцработникам лучше не знать...
Окончание следует
