Сколько линеек на тетрадь
Тетради. Математические были, как и теперь, в клеточку (вообще-то, в начальных классах этот предмет назывался арифметикой), а для письма имели отличия от современных. Каждая строчка для написания букв в такой тетради имела три горизонтальных линии. Верхняя и нижняя ограничивали их высоту, а средняя определяла центр буквы, например, палочку у «е». А косые линейки через весь лист, расположенные примерно через каждые два сантиметра, указывали на наклон букв.
Тетради тоже надо было положить на парту не прямо, а под углом, учительница за этим зорко следила, как и за правильностью осанки. И теперь можно начинать урок чистописания, а, по сути, каллиграфии. По чистописанию даже выставлялись по четвертям оценки. У меня они колебались от четверки до пятерки.
Это прописи не мои, а круглой отличницы Наташки, которая никогда не давала мне списывать.
Итак, начинаем. Макаешь перо в чернильницу и смотришь: не много ли фиолетовой жидкости на его кончике, если что – стряхиваешь обратно. Перо имело раздвоенный кончик: нажимаешь посильнее, он расходиться и получается жирная линия, ослабляешь давление – тоненькая. И вот я, высунув от старания язык, начинаю медленно выводить букву «е». Горизонтальная черточка по средней линии в тетради – тоненькая, проводиться легко. Затем надо округлить верх и начать выписывать «спинку» буквы. Этот момент требует значительных усилий: ближе к середине «спинки» нажимаешь на перо все сильнее, линия становится жирнее, а потом, ближе к нижней части надо ослабить нажим и вывести «соединительный хвостик» буквы снова тоненьким. Уф! А вы говорите – японские иероглифы.
Закончив этот процесс, надо снова осмотреть перо, и если на нем зацепились волосинки от тетрадного листа, что часто бывало, то следует его вытереть промокашкой.
Многофункциональная промокашка
И вот еще экскурс в школьную историю. «Промокашка» - промокательная бумага, листочек розового или синего цветов - обязательно имела каждая школьная тетрадь. Такая бумага хорошо впитывала влагу и поэтому служила для чистки перьев и осушения чернильных клякс. Еще ее можно было употреблять как носовой платок или пластырь, чтобы закрыть ранку. Промокашка вообще была универсальным средством: например, пожевав ее, можно стрелять из трубочки по соседу. Но даже при прямом употреблении промокашки руки у нас были вечно в фиолетовых чернильных пятнах, которые, кстати, отмывать было ужасно трудно. Мыло не помогало, и тогда пальцы терли содой.
Школьные парты были хоть и громоздкими, но гораздо удобнее современных столов. Фото chitariki.livejournal.com
Чернильные авторучки появились, когда мы учились в классе шестом. Самые простые и недорогие стоили, если не ошибаюсь, 35 копеек. Перо в них закрывалось завинчивающимся колпачком без скобки-зажима. В середине ствола ручки находилось прозрачное окошко, чтобы был виден уровень чернил. С другой стороны тоже был колпачок, скрывающий пипетку, которая закачивала в ручку чернила. Их почему-то уже было предписано иметь синие.
Эти ручки не избавили нас от чернильных пятен, они протекали от малейших сотрясений: снимаешь колпачок, а из него кап-кап на тетрадку… Шариковые ручки полностью заменили чернильные в конце 60-х годов. И их первые образцы также текли от небольшого перегрева: сколько карманов было испорчено в то время! Но главное, шариковые ручки безвозвратно испортили почерк уже не у одного поколения людей на всем белом свете.
Если юный наивный читатель спросит меня о том, разрешали ли нам пользоваться в школе калькуляторами, то отвечу – да. Потому что нашими единственными калькуляторами были счеты, и мы, должен сказать, очень бойко оперировали с помощью их «косточек» большими цифрами. А первый компьютер я увидел только в конце восьмидесятых годов, и служил он больше как пишущая машинка, отличаясь лишь тем, что мог сохранять тексты да «крутить» простейшие игрушки вроде тетриса.
Школьная форма чудесная…
Обязательной школьной формы в 1960 году уже не было, если иметь в виду гимнастерки, фуражки с кокардой и ремень – по сути, дореволюционную гимназическую форму мышиного цвета. Хотя кто-тоиз нашего класса ее, помнится, донашивал - видимо, от старших братьев. Я почему-то даже завидовал.
Мне же мама сшила очень популярную и модную куртку из черного вельвета в крупный рубчик с короткой, до середины груди, молнией. К куртейке подшивался белый сменный воротничок, тоже в рубчик, но мелкий. А может, эта куртка вовсе и не была модной, потому что такая же, но коричневая, как подсказывает мне память, была у моего брата в старших классах. И еще помню, что мама счищала с этой вельветовой куртки вечно липнувшие белые пылинки.
Мне вообще-то повезло: все десять лет обучения я проходил в свободной одежде. Обязательную форму в мою ученическую бытность пытались вводить дважды, но я от нее благополучно ускользал. Первый раз ее внедряли для младших классов, а я уже перешел в старшие, а когда дело дошло до старших, я уже успел завершить свое школьное образование.
А у девочек форма была очень хорошая: коричневые платьица, и фартучки - черные, а по праздникам белые. Очень мило и, что уж греха таить, очень сексуально. Правда, последнее я реально прочувствовал позже, когда студентом был на практике в 29-й школе. Там вполне половозрелые на внешний вид девицы нарочно бросали ручки на пол, а потом своими длиннющими ногами, едва прикрытыми этими набедренными повязками, пытались их достать, не с спуская с бедного студента откровенных взглядов.
В общем, в школу я ходил в чем придется, и как-то не обращал на это внимание до седьмого класса. Но этот 1967 год стал переломным в плане оценки своей одежды. Хотя, нет – годом раньше. Началось все со штиблет. В то время в моду вошли очень остроносые полуботинки - слово «туфли» к мужской обуви почему-то не применялось. Не помню, как уж мне удалось выморщить у родителей, но они дали мне 10 рублей, и я купил то, что хотел. Сейчас я понимаю, что 13-летний тощий шкет Сашка Трубин в этих полуметровых ботинках и брюках-«дудочках» выглядел как Чаплин в лучших своих фильмах.
Но через год мода резко изменилась. Это была эпоха клешей – повальная и долгоиграющая, так как в мои студенческие годы клеши в разных вариациях – полуметровые от пояса - еще подметали уличные тротуары. Но я тогда уже подсел на джинсы, и с тех пор, как в старой песенке тех лет - «I Am Always In Blue Jeans».
В нашем дворе первые клеши появились у моего соседа Борьки. Он их сшил в детском ателье рядом с музучилищем на улице Свердлова. Как он ими хвастался! И я снова заныл перед мамой. В результате мы (уже под ее присмотром) купили отрез (1м 10 см) зеленовато-болотной ткани в рубчик. Интересно, что мама выбрала, по сути, джинсовую ткань, хотя мы тогда о ней и понятия не имели. И в том же ателье пошили клеши с широким – шестисантиметровым - поясом внахлест и пуговицам вместо «молнии»: они появились куда позже.
Жертвы экспериментов
…А больше о школе рассказывать и нечего. После второго класса начался эксперимент Исака Самуиловича Фрадкова, превратившего 9-ю школу в учебное заведение только для старшеклассников, с 9 по 10 класс. Из этой реформы нас перевели в школу №10, через год рядом с домом построили школу-восьмилетку №18, ныне известную как Национальная школа, а после ее окончания - к девятому классу - мы снова вернулись в 9-ю "старшеклассницкую" школу, потеряв до половины "личного состава".
Но и тут реформатор Фрадков перемешал нас, составив из прибывшего "контингента" классы элитные, на которые он возлагал надежды, и "не очень" (в который попал и я). И тем самым окончательно разрушил внутриклассовую дружбу, а это дорого стоит. В результате я учился в классе под литерой "Е", а может и "Д". Поэтому даже не помню, с кем оканчивал школу - кроме тех немногих друзей, с которыми шел по всей школьной жизни.
Вот и приходится благодаря "реформам" писать не о том, какие были "школьные годы чудесные", а про джинсы.
