Новое русло
Иван Чудинов, "коренной старожил Петрозаводска", вспоминает, как 15 августа 1800 года (28 августа по новому стилю) "…вода хлынула на заводской двор, ворвалась в окна и двери магазинов (так назывались склады), цехов и заводского правления.
В одном из этих домов жили англичане: смотритель конюшни Роман Родс с семьей и Иван Робенсон, всеми уважаемый смотритель домен - старик, разбитый параличом. Родс со своим семейством успел выбраться из зоны затопления, пишет Чудинов, "а больной и одинокий Робенсон, забытый своим соседом, с трудом смог взойти на чердак и оттуда в слуховое окно кричал о помощи. К счастью, мастеровые, которые уводили из конюшни казенных лошадей, услыхав жалостный крик, бросились на чердак и вынесли старика на своих плечах в безопасное место".
К утру 16 августа вода через размытый канал разрушила рудяные сараи с компонентами для доменных печей: известковым камнем и мрамором. "Все это с бревнами от построек неслось огромной массой, заполняя котловину, где находится завод. Стремлением воды промыло крежи (согласно словарю В. Даля, крежа - канава, овраг, обрыв) размерами примерно 160 на 100 м и глубиной до 9 метров, объем унесенного грунта составил более 145 тысяч (!) кубометров)". Так появилась известная всем петрозаводчанам Онегзаводская Ямка.
Река хлынула по новому руслу. На своем пути она разрушила плотины бывшей французской мануфактуры и петровского медеплавильного завода, унесла с собой в озеро несколько небольших домов, стоявших у самого устья, вместе с пожитками хозяев.
Сообщение между берегами Лососинки было прервано. Люди были вынуждены на берегу залива брать лодки и далеко объезжать участок акватории, куда "струя страшной реки" выбрасывала тонны обломков строений и грязи.
Как французы у нас пытались делать косы и кирасы
И здесь мы сделаем еще одно отступление. Если о Петровском заводе мы относительно хорошо знаем, то о "французских мануфактурах" как-то забылось. Восполнить этот пробел нам помогут "Губернские ведомости" за 1891 год.
В них сообщается, что эти предприятия были открыты по изволению Екатерины II "иностранцами Борал, Шашоньен и К" неподалеку от бывшего Петровского завода. Они планировали изготовлять из "белого железа" жестяную посуду, а также стальные кирасы, сельскохозяйственные косы и серпы, даже наперстки для швей.
Французам выделили землю - одну квадратную версту, дали 2000 рублей ссуды, и право по дешевке покупать в Сибири металл. Газета отмечает, что дела у компании "сначала шли бойко", продукция продавалась не только в России, но и за границей. Но западные конкуренты снизили цены на свою аналогичную продукцию, а сибирское железо, наоборот, подорожало. К 1776 году "французские мануфактуры пришли в совершенный упадок", а хозяева разорились, извещала газета.
Опустевшие деревянные цеха так и простояли до 1800 года, пока их по бревнышку не раскатало наводнение и не вынесло в озеро. Все это, пишет Чудинов, "перемешавшись с бревнами и досками от плотин и заводских строений, плавали по заливу и представляло зрелище и жалкое, и смешное..."
Во всем виноват… машезерский водяной
На колокольнях города продолжал гудеть набат. "Жители, собравшись на окраинах вырытой и наполненной водой котловины, со страхом смотрели на страшную катастрофу, крестились, творили молитву..." Иван Чудинов приводит высказывания петрозаводчан. Пессимисты считали, что "прогневили Господа Бога - это нам наказание за наши грехи, потоп разрушит город и мы все, как во времена Ноя, погибнем". Оптимисты, ссылаясь на того же Всевышнего, приводили слова из Библии о том, что после Вселенского "никакого потопа он больше не допустит".
И нашелся тот, кто сразу же предложил свою версию. Мол, все это затеял водяник (водяной), и уточнил: "Тот, который живет в Машезере. Он сосватал за своего сына дочку у лососинского водяника. А в Машезере им жить будет тесно, да притом надо переезжать водою, а это им никак нельзя. Лососинские, положим, до соединения речек доедут легко, а отсюда в Машезеро надобно идти против течения, что для них, водяников, невозможно.
Вот и уговорились: молодым выехать со своих озер и у соединения речек встретиться да оттуда и плыть вместе в Онего. По этому уговору-де они и едут теперь большим свадебным поездом в наше озеро, где им жить будет просторно. А с собой везут все свое имение (житейское добро), приданое, а сверх того - заводские сараи, казенные материалы и прочее, что смыли водой. Смешали все с песком и глиной так, что мы ничего не можем видеть, кроме грязи, стремящейся с шумом. Шум этот и есть их музыка. Они веселятся, а мы-то, грешные, горюем..."
Чудинов вспоминал, что народ от этой байки хохотал до слез…
Лирический эпилог
Но всему приходит конец. "Вода из образовавшего водоема стекла, и наша река скромно улеглась в прорытое новое русло по северную сторону от завода", - подводит итог Иван Чудинов. "В старом она осталась только в ямах, где "находили много живой рыбы: торпы, щук, налимов (о лососях нет ни слова), и кто хотел, брал их прямо руками. На мою долю досталась торпа фунтов в десять (4 кг).
Ничего подобного после 1800 года с нашей Лососинкой уже не случалось. Иногда весной вода в реке поднимается выше обыкновенного, но ненадолго. На Лобановской плотине, выстроенной после наводнения, во время большого разлива вода катится с шумом через сливной мост, от сильного падения рассыпается она жемчугом, бросая высоко сплошную массу водяной пыли, которая на солнце блестит разноцветными бриллиантами. В хорошую погоду, приятно постоять здесь, полюбоваться брызгами воды, послушать шум ее падения, напоминающего наш грозный Кивач..."